Медленно-медленно падали вниз обрывки когда-то важных и необходимых воспоминаний. Кажется, еще немного, еще чуть-чуть - и он задохнется, не сможет больше проталкивать воздух и жизнь в свое уставшее, изможденное тело, в свою истрепанную, от невыносимого шума разрывающуюся голову. Глядя вверх, на проклятые небеса, раскинув руки, он кричит и рвется из груди совсем не человеческий крик, это отчаянное рычание пойманного в клетку зверя, загнанного охотниками волка, раненного, истекающего кровью, воющего в небо, словно в последний раз. Никогда он не мог подумать, что будет так тяжело, будто каменная надгробная плита придавила еле вздымающуюся, неживую грудь. Обжигая горло, сквозь застревающие слезы в глазах, которыми он давится, словно святой водой, Тед заливает отчаянье второй бутылкой виски. Слабак. Но глухой крик, рвущийся из груди, словно птица, расправив крылья, вырвалась на свободу, но в ответ только пугающая, глухая тишина безлюдных, мокрых улиц. Не услышит его защитник всех бродяг, бесполезно и зря сожжена в душе была восковая свечка. А черная дыра, глубокая, вязкая дыра в области солнечного сплетения продолжала расти, расширяясь, пожирая планеты и звезды, все то светлое и живое, за что он цеплялся, чем мог дышать даже вовремя самой невозможной тоски, боли или обиды. Но теперь, теперь чувства, которые стянули его в тиски, скрутили в тугой жгут, были совершенно другие. Эта была скорбь скулящего льва или волка, бесконечное, необъяснимо невыносимое отчаянье и липкий страх, черными щупальцами леденящий внутренности, прижимающий от ужаса позвоночник к спине.
Вот поэтому огненная жидкость затемняла рассудок, он надеялся забыться, но не мог. Все обрушилось на Теда, как ударная волна, когда-то тенью над ними нависшая и теперь, наконец, упавшая на него, погребая под собой, водоворотом затягивая на самое дно. И проблески солнца уже не было видно сквозь эту толщу темно-синий воды. Слишком резко, несправедливо резко. Еще вчера, казалось, жизнь налаживалась, еще вчера, казалось, в нем цветком распускалась надежда и вера, что все будет хорошо. Все дорогие ему люди были в порядке, Андромеда цвела, кажется, впервые за долгое время кокетливо рассказав внуку про какого-то очень интересного пожилого ученого-мага, лечащим целителем которого она была. А Тед, в свою очередь. все силы, все чувства, все свои знания, а главное - сердце - вкладывал в новую рок-оперу, которую писал для Лондонского Магического Театра. Он верил, практически предчувствовал, какой успех она будет иметь! И, соответственно, какие деньги за нее он получит. Нет, он никогда не был меркантильным, напротив, деньги и материальное положение в целом волновали Теодора в последнюю очередь, просто он надеялся, что это впечатлит Виктуар. И она поймет, что он сможет заработать на своем призвании, на своем творчестве. Ему казалось, он сможет доказать ей, что люди искусства тоже бывают надежды и стабильны. Вернее, эта рок-опера и ее успех должны было это доказать девушке. Но все рухнуло, Фортуна нагло усмехается, ускользая в тумане. Его рок-оперу не приняли, категорично. В тот момент, когда он услышал отказ продюсера и, следовательно, вынужденный отказа режиссера - хотя тот был неплохим человеком - Теда уже не волновало, какие восторженные отзывы он слышал от приятелей и даже от понимающих в искусстве коллег. Его планы разрушились, как растаял его замок из песка, который они в детстве строили с Виктуар. После скандала, или даже вернее сказать ссоры, его увольнения и громкого ухода, Тед столкнулся с пугающей, холодной реальностью и сомнениями, в какую сторону ему дальше идти. А дальше его ждал удар еще сильнее.
Может быть, Тед пережил бы этот провал, но резкая болезнь Андромеды выбила почву из-под его ног. Прогнозы врачей были совсем не утешительными, да и это было видно по их лицам, бабушку положили в св. Мунго. Тед никогда не забудет трясущиеся руки Роксанны Уизли, ее испуганные, большие глаза, в смену которой они попали, напряжение и страх в каменном лице Гарри и слезы, вот-вот готовые хлынуть из глаз Джинни. Люпин, просидевший сутки возле кровати бабушки, был отправлен молоденькими целительницами домой насильно, но сидеть дома, наедине с мыслями и пустотой, он не смог. Именно поэтому сейчас брел неизвестно куда с бутылкой в руках прямиком из трактира, где успел одолеть первую бутылку и даже едва не подрался.
Совершенно внезапно в его голову пришла мысль, носящая имя Виктуар. Тед не знал, зачем, но ноги сами несли его в сторону ее дома. Ему хотелось, безумно хотелось хоть какого-нибудь тепла, хоть какой-нибудь надежды, все еще тлеющей окурком в сознании, заволоченном алкоголем. Он хотел ее видеть, ее глаза, ее волосы, она была ему необходима в такой момент. Именно поэтому он, пусть и не помнил, как добрался и как нашел дорогу в таком состоянии, стоял и точно знал, что стоит под ее окнами и зовет ту самую Виктуар. Не зовет, а рычит на весь квартал, не обращая внимания на гневные реплики недовольных разбуженных. Пока, наконец, белокурая головка девушка не появляется в окно, громким шепотом просящая зайти к ней, а не орать под окнами, на что Тед, ухмыляясь, салютует бутылкой всем тем, кто успел тоже выглянуть из окна, посмотреть на нарушителя их сна, и даже пытается сделать реверанс, но спотыкается, едва не упав и зигзагообразной походкой идет в подъезд.
Крепко держась за перила, с трудом поднимается по лестнице, не видя ничего перед глазами. Знает только номер этажа и номер квартиры, которую найдет даже с завязанными глазами. Подходя к двери, уже собирается стучать, но Виктуар открывает раньше и Тед промахивается, едва не теряя равновесия и не падая на девушку, в последний момент успевая уцепиться за дверной косяк.
- Викки, - Тед расплывается в мутной улыбке, - Викки... я войду?
И не дожидаясь ответа, проходит в ее чистую - всегда идеально чистую квартиру - даже не снимая обуви.
- Хочешь, я убью соседей, что мешают спать... - зачем-то нараспев произносит Тед, - ты хочешь спать? Я тебя не разбудил? Я вот уже вторую ночь не сплю, - усмешка скользит по губам, - иии... - Тед выставляет вперед бутылку, делая большой глоток, - пытаюсь залечить душевные раны, - произносит он театрально, после чего с какой-то досадой поджимает губа, цедя: - м-да. Ну, не зелья же из корня какого-нибудь чертополоха эльфийского и слюны горного тролля в себя вливать, - он пожимает плечами, будто самого себя оправдывает в алкоголизме.
- В-вик я... - он запинается, разводя руками, на глазах бельмо и он не понимает, где он, реальность искажается из-за алкогольной мглы, но знает, что рядом она и это самое главное, - я неудачник, Вик, ты права. Ты всегда, черт возьми, была права!..

Ты позволяешь ему умирать. Разве не видишь? Корчится в агонии умирающей птицей, крылья обломаны, валяются где-то в углу. Разве не видишь ты, какой болью пропитаны слова, какая скорбь за туманной пеленой потускневших, черных глаз? Спустись же на землю, богиня. Послушай, открой свою душу, впусти его в себя. Ты уже давно в его душе, в каждой клеточке тела, кровью бежишь по каменным венам. Его боль, его измена, его причина. Его дыхание, застревающее ржавой отверткой в горле. Он спрятал в тебе свою душу, а ты мнешь ее, пытаешь с корнем выдрать из себя. Разве не видишь ты, что убиваешь? Ты его трагедия, его время, его крест, его миг, впитавший вашу двойную жизнь и сохранивший ее навсегда. Это больно, богиня. Ему больно, не тебе. Ты остаешься все так же суха и черства, и он думает часто, взглядом сверля потолок, есть ли хоть какие-то чувства в тебе, хоть немного теплоты? Тревожишься ли ты о нем перед сном, просыпаешься ли среди ночи, если вдруг приснилось, что ему финский нож - помнишь, как в стихотворении русского поэта, которое он тебе читал? - под сердце саданули? С какими мыслями пишешь письма, плачешь ли иногда, когда вдруг невзначай вспомнишь, что где-то есть твой Теодор? Думаешь ли ты о нем вообще? Или время, пока вы были вместе, было фарсом и ложью, а ты просто гениальная актриса, не желающая свой талант признавать? Он твой дракон, а ты его ведьма, заточенная в башни из вечной лжи и тоски, что вас окружает. А знаешь, сам он дрожит иногда на кухне в своей квартире, подаренная тобою кружка падает из рук, но не разбивается. Видишь, значит, ваши чувства никогда не разобьются. Но разбиваетесь вы сами, расходитесь по швам, посмотри же на это черное, ночное небо - оно вот-вот рухнет вам на головы. Оно похоже на вас. Оно похоже на тебя, богиня. Ты была в прошлой жизни Еленой, причиной Троянской Войны. Но и ты жизнь его. Некий Франкл считал, что смысл его жизни помогать людям найти свой смысл жизни. И знаешь, тот, кого ты своим проклятьем зовешь, кажется, нашел его. В тебе. Хотя ты же умная женщина, ты и сама видишь, сколько всего в мире может стать его "смыслом"? Но нет. Только ты. Только ты ему нужна.

В голове звучит голос Сида Баррета. Pink Floyd. Another brick in the wall.
Она - стена. Холодная, ледяная. Непробиваемая безмолвная стена. До нее нельзя дотронуться, иначе - превратишься в лед. До нее нельзя достучаться. Барьер.
"Виктуар, пожалуйста. Виктуар, послушай меня, я прошу тебя, Виктуар..."
Так сильно хочется закричать, вместо этого, сквозь психоделическую музыку в голове, сквозь туман алкоголя, застилавшего сознание, в голове бьется одна лишь мысль:
"Виктуар, Виктуар, Виктуар".
Но сказать он ничего не может, хотя так хочет! Так хочет наплевать на все, и чтобы главное она услышала! Неважно, придется орать ли на всю Великобританию или хрипловатым шепотом говорить, неважно, лишь бы достучаться, лишь бы расколоть эту стену.
"Пожалуй, Виктуар. Мне надо сказать тебе что-то, что-то очень важное... разве не видишь ты? Разве не видишь сама?!"
Она даже на него не смотрит. Тед хохочет, как ненормальный. Запрокинул голову, длинные грязные волосы болтаются по спине и шее. Не смотрит на него. Не может видеть. А он к ней идет, в таком состоянии, когда лучше бы на рельсы лечь, но нет же! Он идет, думает, что она поймет, а она просит снять ботинки. Дыра в душе разрастается, как котел, в который сбросили все, что попалось под руку и теперь мешают, надеясь получить эликсир смерти. В этом котле все - загубленная карьера и мечта, крах на работе, бабушка, попавшая в больницу, тоска, неразделенная любовь.
Она ведет его куда-то. Идет, послушный. Не хочет, но идет. Надо остановить ее, прижать к стене, сказать все, что думает, но он лишь невнятно бормочет:
- Вик, не надо... подожди, Вик, послушай, мне столько всего надо сказать тебе, Вик... ты такая красивая, Вик, - но она говорит "ложись" и он слушается.
- Pyrisimo, - шепчет она, и он проваливается в тишину.

Солнце слепит. Сквозь раскрытые шторы огнем своим освещает комнату. Холодное солнце, осеннее. Слепит, но не греет. Но Теодор не любит лето, совсем не любит. Лето похоже на бесконечный сон и ты не знаешь, когда проснешься, поэтому сжимаешься от страха, думая, что так будет продолжаться вечно. Но лето кончается. И наступает осень. А там уж проверка на прочность - или разбитый пузырек с ядом, или долгожданная, чистая зима, как спасение.
Тед морщится от солнца и чувствует непереносимую боль в уставшем, затекшем теле. Мышцы будто в узел связанные, скованные, онемевшие. Голова болит, словно кто-то внутри ежесекундно стучит в набат. И звон, оглушающий звон, от него завыть хочется. Во рту кисло и неприятно, глаза еле-еле открываются. Он с трудом садится. Оглядывается. Пустая, чистая комната. Квартира Виктуар. Похмелье. Знаки, уже ставшие поэтически символичными. Грязная, квартирная поэзия.
События вчерашнего дня постепенно мутной водой заполняют сознание. Тед из тех, у кого редко бывает амнезия на утро. Конечно, детально он, дело ясное, ничего не помнит, но тезисно вполне. Сердце стучит, сжимается, вновь стрелки идут вперед - часы, как жизнь, а стрелки наша непрекращающаяся боль. Поэтому Люпин любит только нерабочие часы. Остановившиеся, навсегда на полшестого.
Работа. Карьера. Бабушка. Крах. Абсолютный крах. И Виктуар. Он был пьян вчера, очевидно. Она наверняка либо усыпила его с помощью заклинания, либо подсыпала снотворного. Что он говорил ей? По спине дрожь. Ему становится жутко стыдно. Впрочем, как и всегда.
Он в спальне Виктуар, значит, она уже встала или спала в зале. Надо заставить себя встать и найти ее, все объяснить уже в который раз. Тяжело поднимаясь на ноги, Тед пытается размяться, даже зарядку делает и отжимается от силы пару раз, чтобы мышцы после сна пришли в себя. Но тошнота, звон в ушах, дурнота, конечно же, не уходит. Сколько он выпил вчера?
Тихо отворяет дверь, Тед смотрит, проверяет - в коридоре никого. Дверь в ванную открыта. Он бесшумно скользит туда и также тихо за собой закрывает дверь. Несильно включает воду и ополаскивает лицо. И удивительная удача! В заднем кармане джинсов он обнаруживает упаковку маггловской жвачки. Чувствуя мало-мальскую радость, энергично жует две белых подушечки. Ну хоть отвратительного запаха изо рта не будет, правда, живот еще сильнее скрутило. Быстро пригладив растрепанные волосы, выходит из ванны и тихо идет по направлению к залу. И верно. Виктуар давно не спит, он видит ее плечи и раскиданные по плечами белокурые волосы, она на балконе.
Он медленно, чтобы не напугать ее, открывает дверь на балкон. Она сидит, в руках белая фарфоровая чашка. Пьет чай или кофе, он пока не может разобрать, что именно. Люпин закрывает за собой дверцу, молчит. Виктуар прекрасно знает, что он вошел, но она будто бы знала, что так и будет, поэтому не реагирует. Приходится брать дело в свои руки.
- Виктуар, - слабо бормочет Тед, - Виктуар, - он набирает в легкие побольше воздуха и, наконец, решается, - прости меня за вчерашнее, пожалуйста.
Он опускается перед ней на колени, дотрагиваясь широкой, шершавой ладонью до голой коленки.
- Да, я знаю, Вик, я уже не первый раз прошу прощения, обещаю, что не буду больше приходить к тебе пьяным, и все в итоге повторяется снова! Я знаю, что ты мне уже не веришь, ну и не надо! Вик, но мне правда, правда жаль. Я... я в тупике. Если бы ты знала...
Он убирает руку с ее колена, в глазах стоит соленая вода. Он садится на холодный каменный пол, прислоняясь спиной к балконной стене. Устало проводит рукой по лицу, и сколько же боли в жесте!
- Мне просто не к кому больше пойти.

Но, разлученные, мы с нею слиты
все же:
Она во мне жива, а я почти мертвец [q]

Он знает все точки на карте, куда ему никогда не сбежать. Он все места знает, где мог бы быть счастлив лишь с нею. Каждая родинка на теле и кружево волос, каждый изгиб, прикосновение и дорожки вен, все знает он, ведь в ней - он сам.
Однажды, пару лет назад, пока спала она, он взял и вынул свою душу, распахнув грудную клетку, словно куртку, оставив ее в ней. Знаете, как дети, которые делая порезы на пальцах специально смешивают свою кровь, после навек чувствуя боль, чувства и эмоции друг друга. Так и он, чтобы не расставаться с нею никогда оставил свою душу. Но Виктуар, проснувшись, даже не заметила изменений. А возвращать обратно то, что подарил ты сам - дурной тон.
Перебираясь от одной к другой - работе, девушке, бутылке, гитаре, не так уж и важно, - он перебирает пальцами на ощупь, пытаясь найти то, что заменило бы ему Виктуар, заглушило бы его чувства; через лужки прыжками в поисках и в надежде найти; с затяжками в вечерней стуже; с тихой игрой на пианино под лучами утреннего солнца, видя ее отражение в росе, застывшей, как его любовь, на листьях деревьев.
С множеством остановок и пересадок, он ищет, но всегда возвращается к ней.
Чувство его бумеранг ли или затвердевшая основа, камень, которую ничем нельзя разбить и уничтожить, и ничем при этом нельзя заменить?
Ветки разрастаются, внутри остается тошнотворный осадок, а корни опускаются вглубь, переплетаются, спутываются, но не рвутся. Конечная остановка - пустота. Он стучится в закрытую дверь, но за ней даже не слышно звука ее шагов. Тишина. Черно-белая посуда, старые книги и искусственные цветы в изящных ретро-вазах, шум просыпающегося мира и его звонкое сердце, готовое выпрыгнуть из груди - утро на заре сломанной жизни.
Он смотрит на небо, небо разорвано птицами, но заштопанном крышами домов и проводами. Он перемещается к ней по небу, по ступеням из облаков, сквозь музыку, что пишет сам лишь ради нее, но ей она ненужна. Ей ничего ненужно. Ей ненужен Тед. Но что тогда нужно ей? Что?
Время измененное словами и поездами, криками о помощи и не видимыми никому слезами, снова оно задержано на пути в неизвестность. Они слишком разные, как часовые пояса с разницей на целый день, как расстояние магнитных полюсов, их в одну точку нельзя собрать. Поэтому на ней запрет - запрет жить, чувствовать, дышать.
Он видит это, он знает это, но ничего поделать с собою не может. Иногда одна любовь - навсегда, даже если возлюбленная девушка не вписывается в стандарты твоих идеальных отношений или идеальной девушки. Но кто из нас и когда влюблялся в свой идеал?
Идеала не существует. Зато существует настоящая любовь. Любовь, в которую верит Тед, но не верит Виктуар.
Его рука падает с ее колена. Она встает.
- Что?!
Тед резко вскидывает голову, глядя в спину девушке. Он прекрасно слышал, что она только что сказала вполне ясно, ровно и четко, достаточно громко и внятно, но до его сознания просто не может дойти подобная информация.
- Что ты сказала, Виктуар?
Он повышает голос, приподнимаясь, а после и вовсе вставая в полный рост, возвышаясь теперь над девушкой, как грозовая туча. Она врет! Этого не может быть! Почему он ни о ком не знает? Он бы наверняка уже давно все знал, если бы у Вик появился ухажер, девушка просто не могла не рассказать об этом, скажем, Доменик, Роксане, Луи или кому-нибудь другому из Уизли, ведь так? А те бы точно сразу же выдали Люпину все секреты Виктуар. Значит, она точно врет! Или все же нет?..
Страх сковывает его, прошибает насквозь. Он погружается, погружается все глубже и глубже на дно.
- Значит, замуж. Ты. Выходишь, - как постфактум, будто бы доказывая это в первую очередь самому себе, говорит Тед, поглаживая щетину на подбородке. - Замуж. Я знаю его? Кто он, Виктуар?
Она все так же стоит к нему спиной. Тонкая и хрупкая, в коротком белом халатике, и волосы неестественно идеально струятся по всегда ровной спине. За ее ли всегда ухоженную, прекрасную внешность полюбил Тед? За ровную осанку, красивую походку, стройные ноги и талию? Нет. Нет, что бы кто не говорил. Было в ней что-то другое, что-то, что она сама в себе убивала, но что-то, за что Тед и любит ее.
- Виктуар, - он не осознает, как резко срывается на хрипловатый крик, как берет ее за плечи, грубо разворачивая к себе, как смотрит в глаза и видя в них жгучий холод и неприязнь, отпускает, и отстраняется, отходит от нее, ошарашенный и удивленный, будто бы пораженный громом, - ну и давно вы вместе? - совсем тихо спрашивает он, отворачиваясь и устало проводя рукой по волосам. - Виктуар, почему? Почему именно сегодня, почему именно сейчас, в тот момент, когда ты так сильно нужна мне? Я не понимаю... я не могу понять, что нужно тебе? Он много зарабатывает, он успешен, сколько ему лет? Но я ведь и сам смогу тебя обеспечить всем, что ты только захочешь! Я все сделаю ради тебя, Виктуар!
Он безвольно опускает руки. Нет больше сил бороться. Он слишком сильно устал.

--

JTC: american dream, помните такое?) Саймон потом мою идею попиздил и не знал, что с ней делать. мвахахаха хД
вековой тестовик Джетов: http://marvelearth2788.rusff.me/

мои посты, сюжеты давно погорели, но язык понятен, я думаю.

Вечер заполнял просторный холл выводками юных девиц и литрами выпитого алкоголя, шотландский виски, пролитый на персидский ковер, клубы кубинского дыма под пятиметровым потолком, флер немецкого мяса и французских духов оседал на слизистых белой пудрой колумбийских запыленных, зассанных улочек; Рэд Фокс устало и отстранено подпирал спиной стену, сосредоточенно разглядывая дно бокала, лед трещал о толстые стенки и багровел хмелем, призывно тая под жаром пальцев. Шатен равнодушно скалился кому-то малознакомому, несколько раз хаотично и скорее рефлекторно протягивал руку для приветствия, чувствовал на себе терпкое и горячее женское дыхание, продолжал думать о чем-то левом и возвышенном: цены на оружие немного подросли после новостных сводок, через неделю нужно будет лететь в Бангладеш, в Перу фантастические закаты.
Слева поодаль раздался звонкий смех, Фокс рефлекторно повернул голову на звук и прикрыл глаза, найдя внезапный источник веселья; закрытые вечеринки, приемы под громкими дресс-кодами, возможность почувствовать себя в очередной раз, тем, кто выше обывательских масс, замкнутый круг, для одних, рай для других; Рэд старательно держался где-то посередине, не поддаваясь снобизму многих разжившихся парой десятков миллионов ровесников, но и не впадая в тупую эйфорию полупьяных детей, возомнивших себя кем-то важнее вазы в дальнем углу прихожей хозяйской усадьбы.
Где-то между теми и этими, но на короткой ноге с обоими, бизнес - есть бизнес, а деньги не пахнут.
Виски осел где-то в горле горячей змеей, отодвинув на задний план первую волну меланхолии, теперь все медленно стало обретать четкие контуры, звуки начали восприниматься слухом острее, было слышно каждый отдельный голосок в этом зале, каждую отдельную мысль, вздох, выдох, шелест банкнот, скрип стеклянных столешниц, хруст порошка на зубах, стук каблуков о мраморный пол, интерес закрался в голову Фоксу также неожиданно, как истлела на угольке сигареты недавняя депрессия и это извечно - саднящее чувство неудовлетворенности текущим моментом.
Рэд с шумом выдохнул и нарочито нехотя отлип от стены, настроение заметно поползло вверх, Фокс явственно ощутил на себе исцеляющее действие горячительного напитка вперемешку с синтезированным наркотиком, захотелось поддержать чей-то неуемный треп потоком собственного бреда и как можно оперативнее оказаться на кожаном сидении любимого авто, подальше от чужих глаз в приятной одноразовой компании, не обремененным дальнейшей моралью.
Сантьяго навскидку нашел подходящую стайку потенциальных жертв, скользнул к нимфам сквозь плотную завесу незнакомых тел, опустил свободную руку на талию пока еще незнакомой блондинки, пошутил шаблонно и между прочим.
- Рэд Фокс, - Торрес на шаг отошел от девушек и извлек из внутреннего кармана пиджака визитку, опустил ее в тонкую руку одной из прелестниц и зачем-то выжидающе замолк на несколько секунд, сам не зная, какой эффект желает увидеть; хорошенько замазывало, эйфория плавно перетекала в раздумья, затем вздыбливалась и отливом утекала обратно в сторону праздного веселья и никакого завтра, кто-то просыпал кокаин на пол, пара незадачливых шлюх тут же покорно упали на колени, раздался хриплый смех откуда-то сверху, Рэд передернул плечами и попытался сосредоточиться.
- Пожалуй, - Фокс по-хозяйски заглянул в стакан девицы справа, изогнул бровь и хмыкнул. - Юная леди, пьющая сугубо мужские напитки, похожа если и не на приблудную блядь, то на небритую феминистку - с вероятностью в сто два процента. Дайкири?
Сантьяго не привык долго ждать ответов, его вообще несколько нервировало любое незапланированное кокетство собеседника, так и в этот раз, когда нимфы вздумали развести пламенные дебаты, Рэд молча развернулся и уверенным шагом направился к барной стойке, не хватало еще, чтобы молодое тело под ним этой ночью смердело сброженным хмелем, вместо ликерно - сахарного импринта в складках простыней.
Обязательная необязательность - еще одна неотъемлемая черта завсегдатаев этих проплаченных праздников жизни; где-то между батареей из элитарного алкоголя и еще парой рукопожатий, Фокса круто развернул телефонных звонок, один из крупнейших поставщиков внезапно под действием кустарного метамфетамина решил заломить цену вдвое большую изначальной.
Рэд залпом осушил свой бокал с шотландским и вышел на свежий воздух ночной прохлады, отошел от виллы на приличное расстояние, после чего закурил и набрал нужный номер, разговор предстоял долгий и мозговыносящий.

---

Я был сыт, пресыщен, я обожрался всей этой деловитой, показной элитарностью; Глок холодил мой отощавший за последнюю командировку бок, меня мутило от замшелого запаха дешевый сигар и дорогих сигарет, виски непривычно драл горло, мой желудок успел привыкнуть к айауаске, теперь же вся эта инсценировка в духе итальняских мафиозных домов меня угнетала, мне претила сама мысль, что придется бездарно проебать в этом анклаве понтов еще пару-тройку часов. Без толку, совершенно без какого-либо толка и пользы, превратиться на энное количество оборотов минутной стрелки по циферблату в пыль и опасть под юбки дорогих шлюх кокосовой стружкой из коктейля дородной мамки в бархатном платье и кружевном белье, которое та демонстрирует при каждом удобном случае.
Я был сыт, ковырял серебряной вилкой полусырой эскалоп, разглядывал увядающую на рваных краях брынзы петрушку, я вял вместе с апельсиново-оранжевой луной за мутным, заляпанным окном, кокаин стал свинцовой пудрой, два месяца в Перу превратили меня в отощавшего мертвеца, кутающегося в тяжелый материал строго костюма - тройки, я был голоден, но не мог понять, как утолить дикой голод, виски стал пресным, мясо - смердящим и кислым, аромат духов дорогой бляди - горьким и раздражающе - удушливым.
- Нет, - поднял руку перед собой и попытался отказаться от новой порции отвратного алкоголя, оскалился, как полудохлый кугуар, послушно отпил из бокала, в горле запершило и я зашелся сдавленным кашлем, на меня смотрели, как на прокаженного, мне ничего не говорили и понимающе кивали, когда я плевал себе под ноги и ругался в голос. Здесь можно все. Можно убить, можно умереть, все имеет свою цену, за битую тарелку заплатишь чуть меньше, чем за задушенную шлюху.
Я встал на ноги, пошатнулся и вцепился в край стола, выхода не было видно сквозь массивные спины вышибал в черных шляпах с полями, я хохотнул и опустился обратно на стул.
Черная дыра, откуда выход только по времени, впрочем, как и вход, опущенные бляди в агрессивных ошейниках смотрели на меня исподлобья и отчужденно, вываливали пересохшие языки и сверкали клеймами на голых задницах; я отвернулся, стиснув зубы до треска в скулах, я был сыт по горло этими декорациями сегодня.
Свет приглушили еще раз или два, на подиум в центре зала стали выводить людей в ошейниках; товар, для непосвященных - шоу, где все заранее спланировано, каждый шаг, вздох, каждый разбитый стакан и новый синяк, покупателей меньше, чем товара, пять столов, тесная комната пропахшая мускусом, пролитым вином и паленым парфюмом, так на самом деле пахнут деньги: пошло, отвратно и кисло-сладко, как полуразложившийся труп бродяги в пролеске.
Я разглядывал рабов без интереса, я давно забыл, зачем я был здесь, зачем я здесь бывал дважды в год сколько себя помнил, менялись города, менялись имена и цвет стен, не менялись организаторы и суммы, которые выплачивались в полночь.
Поднялся вслед за остальными, с пару минут побродил вокруг помоста, задумчиво раскуривая очередную сигарету, выдохся и опустился на край подиума, спиной к рабам, интересно, чем их накачивают для такой обдолбанной покорности?
Повернулся, скользнул взглядом по тонким цепочкам и ряду заплаканных глаз, улыбнулся своим догадкам, отлип от темной поверхности помоста, прошел еще пару кругов; мои соратники уже сделали выбор и утробно ржали, опробовав товар не отходя от места сделки; молодые люди в ошейниках скулили и плевали кровью на липкий пол, я равнодушно прошел мимо снова.
Мое внимание привлекла пара в дальнем углу сцены, я ускорил шаг, вытянулся в струну, шел даже быстрее, чем требовала ситуация, я уже был там, прежде, чем поравнялся с организаторами, они держали под локти миниатюрную девушку; по ее острым скулам текла тушь, размазанная густой волной под глазами, шатенка сопротивлялась и закрывала рот, оскаливая зубы замазанные бурой слюной. Покупатель расстегивал ширинку и командовал продавцам, чтобы держали девку лучше, поставили ей распорки, я хмыкнул довольно громко над его ухом.
- За сколько продано? - надменно цокнул, поддерживая антураж обстановки. Кто-то процедил "еще не продано", я встрепенулся и ухмыльнулся в ответ на эту радостную весть, люблю плевать в рожу толстосумам.
- Я поднимаю цену вдвое.